Одна из первых инструкторов AFF в России: Ирина Тивелькова. Часть 1
Как уже знают многие скайдайверы, наш родной Skycenter — просто кладезь именитых парашютистов, титулованных спортсменов и заслуженных ветеранов отечественного парашютного спорта. Их широкая известность в узких кругах ограничивается лишь их собственной скромностью и отсутствием тщеславия. Один из таких тихих и улыбчивых «зубров!» советского и российского парашютизма — Ирина Николаевна Тивелькова, которую каждый из нас не раз видел и приветствовал в кассе аэроклуба, в четвёртом окне манифеста. Однако многие, передавая ей свою карточку студента или спортсмена, не знают, что в буквальном смысле прикасаются к живой истории, к одному из родоначальников как такового современного скайдайва России в том его виде, к которому мы привыкли за крайнюю четверть века. Надеемся, что данная биографическая беседа с Ириной Николаевной будет интересна гостям и постоянным посетителям DZ Пущино, и, возможно, побудит кого-то задать ей свои личные вопросы, узнав для себя еще что-то новое об истории и сегодняшнем дне нашего спорта.
Как появилась идея?.. В общем, детство мое прошло под клеймом «болезненного ребенка». Где-то в первом классе средней школы врачи обнаружили у меня врождённый порок сердца. И не просто порок, а какой-то настолько серьезный, что мне даже запретили учиться шесть дней в неделю – тогда в школах была шестидневка – и четверг у меня стал выходными днем. Сначала, значит, как и любому школьнику, было хорошо, а потом… Смотришь в окно, и когда мимо тебя в школу идут детишки, а ты сидишь – вот это ощущение собственной ущербности как-то ужасно чётко доходит до детских мозгов. Вместо того чтобы радоваться – «сачкуй!» (хотя я по жизни была отличницей) – вот такое чувство. Конечно, никакой физкультуры: всё нельзя. Ну а потом это вылилось в такое вот постоянное желание доказать, что ты не хуже других. Началось это класса с пятого, когда меня родители перевели в другую школу (мы переехали, поменяв место жительства), и я там, будучи десятилетней девочкой, сказала: «Никаких освобождений от физкультуры, не хочу! Буду ходить, как все.» Ну а поскольку все эти медицинские дела передавались из школы в школу, то школьная медсестра носилась за мной в спортзал, выискивая там меня.
Да, она пыталась запретить мне заниматься. У нас был чудесный учитель физкультуры – к сожалению, я забыла его имя… Виктор Петрович, кажется. Я помню его внешне, типичный такой «мавр из «Отелло», огромный мужик с черными смоляными кудрями – он меня прятал в своей каптёрке, когда медсестра появлялась на пороге, и как раз он меня кое-чему научил.
Да, разумеется, был осведомлен. Он немного занимался со мной в индивидуальном порядке – с одной стороны, бережно, а, с другой, он научил меня терпению. Одной из таких маленьких побед было в 7-м классе третье место на общешкольном первенстве по лыжам. После финиша, конечно, я где-то там под кустом свалилась и едва отдышалась, но, тем не менее, результат был. Я научилась терпеть, научилась хотеть, научилась чего-то добиваться. Дальше понеслось как по накатанной: секции фехтования, конный спорт, подводное плавание – понимаете, какой наборчик увлечений, да? А на первом курсе института я увидела объявление: прием в секцию парашютного спорта.
Это был «лохматый» 1969-й год – многих из наших читателей еще «и в проекте не было». Вот и пошла я в эту секцию попробовать, поставить еще одну «галочку».
В МВТУ имени Баумана, ныне МГТУ. Прыжки в то время были, естественно, не по программе АФФ, не в тандеме с инструктором – бал безраздельно правил круглый парашют (вернее, тогда еще даже не круглый, а квадратный ПД-47). 700 метров, принудительное раскрытие вытяжной верёвкой. Я сделала 7 прыжков зимой, потом начала ездить в Волосово, где летом формировались лагеря парашютистов. Всё как-то полагала, что это временное увлечение — мол, попрыгаю немного для разнообразия… Но, как видите, затянулась эта времянка. Аж на всю оставшуюся жизнь затянулась, и потихонечку трансформировалась в эту самую жизнь.
Нет-нет-нет. Спортсмены аэроклуба в то время, естественно, все прыжки имели бесплатно (никаких денег ни за что и никогда не брали), но в тот период существовали так называемые летние лагеря. Зимой никаких лагерей, просто прыжковые дни – приезжаешь и прыгаешь; происходило это не в Волосово, а в Подольске – деревня Фетищево, аэродром Кузнечики. Там на одном лётном поле существовали второй и третий московский аэроклубы – соответственно, планеристы и парашютисты. В Москве существовало пять аэроклубов. А летом были лагеря, наподобие пионерских – первая, вторая, третья смена, июнь-июль-август. В лагере трёхразовое питание, жильё (помещение типа казарсы с двухъярусными койками). Аэроклуб был условно разделён на два отряда – чисто территориально. Для того, чтобы попасть в лагерь, надо было или получить по распределению бесплатную путёвку, или купить её – потому что прыжки бесплатные, а вот питание и проживание надо было как-то обеспечивать. Стоила она какие-то символические деньги, рублей 30 в месяц, что ли (рубль в день за питание), но, тем не менее, поскольку мы все были школьниками да студентами, то старались получить бесплатную путевку от райкома ДОСААФ. Для этого нужно было готовить группы перворазников: люди по месту учебы, по месту работы – кто где – приходили в повсеместно существовавшие комитеты ДОСААФ и заявляли: «я хочу подготовить группу перворазников».
Да, именно теоретическая. Ведь тогда этот курс был расписан, по-моему, на 52 часа – то бишь для того, чтобы сделать первый прыжок с «дубом», надо было отучиться по теории 52 учебных часа. Причем туда входила и история парашютного спорта, прочно закладываясь в память – нам достаточно подробно и интересно рассказывали про изобретателя Глеба Евгеньевича Котельникова, который 9 ноября 1911 года совершил свой прыжок с питерского моста, про его первый ранцевый парашют «РК». В эти же курсы входила укладка парашютов – все вместе мы учились укладывать эти «дубы», растягивали их на полу и укладывали. Дальше этот «спортсмен», который готовил группу, привозил ее в аэроклуб и «сдавал» её тамошнему штатному инструктору. Тут уже достаточно сложно вспомнить детали – инструктор проверял эту группу, проводил какой-то контрольный опрос, тренировал на подвесных системах – развороты в подвеске, действия на приземлении, «ножки вместе», вот это всё.
Да, действия в особых случаях и при отказах. Штатные инструктора в клубе не готовили перворазников по полной программе, они только принимали уже такой готовый «полуфабрикат», прошедший теорию. Когда я в институтские годы сама пришла на свой первый прыжок, меня точно так же готовил спортсмен клуба. Через год я уже и сама готовила перворазников, набирала такие же группы и после прохождения теории привозила их в аэроклуб.
Не знаю, в разных институтах могло быть по-разному. Мне, по крайней мере, это не засчитывали. На первых двух курсах была обязательная физкультура, и, поскольку у меня уже тогда, после школы, был разряд по фехтованию, то я ходила на фехтование. А парашютный спорт там в почёте не был – вплоть до того, что, когда я была между 4 и 5 курсом, мне отказались идти навстречу из-за пропущенной на предприятии производственной практики.
риборостроение. Кафедра П-6 – сегодня это ИУ-6, «электронные вычислительные машины, системы и сети», а тогда она называлась ЭЦВМ – электронные цифровые вычислительные машины, тогдашние «компьютеры» размером с целую комнату – шкафы, бобины, ленты, перфокарты… По специальности почти не работала, поэтому уже мало что помню из той специфики. Лето после 4-го курса: у меня сборы, соревнования, я-то к тому моменту уже представляла из себя «серьёзного человека» в парашютизме, ну из-за сборов и пропустила эту производственную практику. По осени пришла в институт, тут же меня вызывают в деканат, грозят едва ли не отчислением, а я искренне не понимаю: почему? Тогда, если помните, были целинники – студенческие стройотряды, ездившие на всесоюзные стройки, «на целину» по сельскохозяйственной линии, они тоже всё лето где-то «в полях» вкалывали, но им-то практику позволили перенести, а мне — нет! Я говорю – «Ну как же так, у вас этих целинников полфакультета?» Мне в ответ: «целинники делают государственное дело, а вы для себя удовольствие получали». Скандал в итоге вышел приличный, обошлось без отчисления, но академический отпуск на год заставили взять.
Я была мастером спорта.
Нет, что вы. Мастера спорта я получила, имея 500 с чем-то прыжков – не помню точную цифру, к сожалению. Касательно техники — в то время был очень богатый парашютный парк. Начиналось всё с десятка прыжков на ПД-47 «на верёвку», потом шло ручное открытия на нем же, с постепенным увеличением задержки в раскрытии парашюта. Оснащение для ручного раскрытия — красное большое кольцо и жесткий шаровой вытяжной парашют, который «шариком» назывался. Начинали со свободного падения в 5–10 секунд, потом поднимались все выше и выше, а стандартной задержкой были 30 секунд с высоты 2200 метров, так как выше этого Ан-2 лезть было уже тяжело. Параллельно с подъемами «на задержку» мы прыгали и на точность приземления: для этого где-то после 10–15-го прыжка нам давали парашют, который назывался Т-2-4М. Сейчас о нем мало кто помнит, а из нынешних поколений спортсменов так и вовсе, наверное, никто не знает.
Нет, с тремя щелями. Во-первых, он был не из капрона, а из шёлка – этакие остатки ранних поколений шёлковых парашютов. На «задержку» их не давали, только на точность приземления – из опасений, что просто порвутся на раскрытии, ибо они были уже довольно ветхими. Не знаю, были ли тогда какие-нибудь строгие регламенты по годичному и по прыжковому ресурсу парашютов, но их просто берегли. Во-вторых, у него были три щели сзади, но не совсем как на «дубе». Они были прямыми: одна сзади, и две по бокам, где-то под 45 градусов от центральной. Каждая щель имела по низу, на концах полотнищ, люверс и мягкую петлю. При укладке две части щели накладывались друг на друга, петелька заводилась в люверс и зачековывалась. От вершины купола вниз шла стропа со шпильками, которыми при укладке зачековывались все три щели. Стропы со шпильками соединялись в одну, красного цвета, где-то в середине и прикреплялись к свободному концу. Отдельно были бобышки, прикрепленные уже не к этой тройной стропе, а к стропам у боковых щелей: при натяжении они перекрывали щели, создавая реактивный момент с другой стороны, и купол разворачивался. Открывался парашют нейтральным — щели были зачекованы, и собственной горизонтальной скорости он не имел. Чтобы его сделать «скоростным» и управляемым, нужно было найти эту красную стропу, которая выше разделялась на тройную «вилку» и шла к шпилькам, и хорошенько за нее подергать. А шпилечки из этих петелек выходили далеко не всегда с первого раза: бывало, половину времени снижения эту стропу дёргаешь, дёргаешь, потом щели, наконец, раскрываются, и вот тогда уже им можно управлять, работая на точность приземления. Точно помню, как на 64-ом по счёту прыжке мне дали новый капроновый парашют Т-4-4М — тоже щелевой, тоже круглый, как «Эмка» (так мы называли те шёлковые). Как нам тогда казалось — маленький и лёгонький.
Да, на задержки с ним тоже ходили. От «дубов», которые весили по 20 килограмм, к тому времени потихоньку избавлялись, слава небу. В то время мы прыгали на Т-4, а мастерам давали УТ-2К и УТ-2Р, которые на раскрытии «хлопали» так, что гнулись пряжки на подвесной системе. На них я сделала буквально несколько прыжков, потому что вскоре, к счастью, появились парашюты УТ-15, на котором я уже и выполняла норматив мастера спорта.
Естественно! Заход против ветра считался верхом неграмотности и непрофессионализма. Только по ветру, по строгой глиссаде. «Мастер» выполнялся по двум дисциплинам – по точности приземления и по комплексу индивидуальной акробатики, «левая-правая-сальто, левая-правая-сальто». На соревнованиях надо было выполнить определенные нормативы, вписавшись в секунды и сантиметры.
Много. Крыло я получила накануне двухтысячного прыжка, когда мы поехали на очередные рекорды. На УТ-15 у меня было несколько личных точностных рекордов Союза ССР.
Не помню, к сожалению, ни время, ни сантиметры. У меня есть небольшой домашний архив, и где-то в нем лежит квалификационная книжка со всеми этими результатами. Рекордные попытки бывали, как правило, осенью в средней Азии – это был или Ташкент, или Фергана, или Небит-Даг (ныне Балканабад) – там тепло и тихо в это время. Сейчас, когда все прыжки выполняются на «крыльях», то предпочтителен небольшой встречный ветер, а в то время на круглой технике мы предпочитали штиль.
На моем счету несколько рекордов Союза — наверное, где-то с десяток. Групповые прыжки на точность приземления, в четверках и восьмерках, дневные и ночные – большинство из них мы делали на УТ-15 и лишь некоторые на «крыле». Мишень для приземления — «ноль» — тогда была механической («электроблины» появились позднее), представляя из себя шайбу диаметров 10 сантиметров. Если планировались ночные прыжки, то её изготовляли из красного прозрачного плексигласа, вставляя внутрь лампочку — получался этакий светлячок, лежащий в песке. Работали в песчаные круги – опять же, не было никаких поролоновых матов, как сейчас точнистам выкладывают; был простой песок, который регулярно перекапывали для мягкости (размуеется, вручную: утро нередко начиналось не физической зарядкой, а размахиванием лопатой). Ночью, разумеется, площадку приземления освещали прожекторами, а, кроме того, в качестве ветроуказателя поджигали покрышку и подсвечивали дым от неё. Если ставить конус в таких, почти штилевых, условиях, то он бы просто постоянно висел, а дым от горящей покрышки хорошо виден, даже когда тяга совсем небольшая – для точности приземления это было важно.
Сначала был ПО-9 первой серии, пятисекционный «носовой платочек». Потом был ПО-9 серии 2: семь секций и устройство рифления. Рифовка сначала была круглая — шнур толщиной в палец, который постоянно сам в себя «барашками» завязывался. Как его ни расправляй, он все равно сворачивался в петли: открываешься, а он завязан безнадёжно, и дёргать уже без толку.
У меня 36 отцепок, и все они на советской технике. Стояли на системах в то время и замки ОСК, и наматываемые ленточные замки, где надо было шпильки выдёргивать. Замки ОСК очень долго ставились на всю нашу технику, были они и на ПО-9, и на ПО-16 — к системе КЗУ пришли сильно позже.
Нет, никогда не видела такую, и даже не могу себе представить, зачем она нужна. У меня был один отказ на «дубе», на девятом прыжке (тогда поначалу чередовали ПД-47 и Д-1-5у «на верёвку»), обычный перехлёст. Учили тогда четко: перехлёст – левой рукой прижать и придержать клапана запаски, правой рукой выдернуть кольцо, выкинуть его, руку завести внутрь под парашют, и выкинуть его наружу, в противоположную вращению сторону. Разумеется, при частичном отказе запаска почему-то не наполняется, а падает в ноги… Приходилось энергично её раздёргивать за стропы, да еще и следить, чтобы она между ног не ушла. В итоге всё прошло благополучно, и я потом такая гордая ходила – девять прыжков всё ж, другие такие же, как я, мне завидуют (потому что меня похвалили — ну прямо как в школе). А что касательно крыльев… Впервые я их увидела, кажется, в 1976 году в Донецке; у меня еще не было своего крыла – они появились в сборной страны. Крылья – американские пятисекционные «Стратостары» и «Клауды» – получили члены сборной СССР. Был чемпионат Союза 1977 года в Могилёве, ставший первым, где вместе выступали и крылья, и УТ-15. До этого тоже были подобные совместные соревнования, и, в общем-то, к тому времени люди поняли неравноценность той работы, когда человек на крыле ставит ногу в «ноль», и когда человек, пролетая мимо на УТ-15 по ветру, бьет ногой в цель. Точность работы сильно разнилась, и поэтому в 1977-ом году для результатов ввели коэффициент 0.5, то есть, если я на УТ-15 приземляюсь в полуметре от «нуля», мне фиксируют результат в 25 сантиметров, а тем, кто прыгает на «крыле», соответственно, один к одному. Тогда нам казалось, будто этот парашют, образно говоря, придумали для пенсионеров. «Ну подлетел, ну завис, ну поставил пяточку аккуратно – что это за работа такая? Вот то ли дело – с прямой, на полной скорости успеть отработать, чтоб глиссада была ровная! Это же «девальвация» спортивных достижений, обесценивание навыков и умений, так каждый дурак сможет!» И такие настроения среди прыгающего народа бродили очень долго. Лично я «села» на крыло только в 1979-м году, накануне своего двухтысячного прыжка – где-то 1990 на моем счету, наверное, было; помню, что вскорости мы отмечали мой двухтысячный юбилейный прыжок. Крылом был тот самый ПО-9 серии 2 с круглой рифовкой.
Этот «пенсионерский» парашют оказался очень непростым и капризным! Это были не серийные парашюты, а купола изготовления НИИАУ, «автоматических устройств» – очередного засекреченного «почтового ящика», который занимался парашютной техникой, разработкой и пошивом новых куполов. Мы его тогда в шутку называли «НИИ Ку-ку», в нем был отдел спортивной парашютной техники под руководством Калабуховой – и то, что они выпускали, они отдавали на испытания в армию: в ВДВ, ЦСПК-овцам, в ПВО, в ВВС… Гражданским эти купола не доставались. А у нас же тренером тогда был Горбунов Владимир Александрович – ну и как могло быть, чтобы Горбунову что-то не досталось? Он, вообще, в этом деле был профи – на сей раз достал нам несколько экземпляров этих ПО-9 серии 2 с круглой рифовкой, но они были столь непостоянными на раскрытии, что каждый раз ты шёл в небо, и не знал, на каком парашюте приземлишься на этот раз — на основном или на запасном. Каждый раз приходилось раздёргивать рифовку, изо всех сил боясь за наполнение купола. В общем-то, довольно быстро пришло понимание, что прыжки на крыле не так примитивны, как поначалу показалось со стороны – мол, «подлетел, завис и поставил пятку в центр» – что тут совершенно другая техника, ей тоже надо учиться, оттачивать её, и так далее. По первому времени было у нас недоверие к новым парашютам, и многие считали, что крылья – это ненадолго, что мы все обязательно вернёмся на круглую технику. Ну а люди поумнее, типа Горбунова, однозначно говорили: «Ничего подобного. Забудьте о круглых куполах – это вчерашний день; жить надо завтрашним, а завтрашний день – это крылья». Так оно и вышло, так оно и идёт по сей день.
Разумеется. По-моему, «за бугром» у нас подсмотрено абсолютно всё, начиная от замков и заканчивая раскроем куполов: реверс-инжиниринг во всей красе. К сожалению, та наша парашютная промышленность, о которой я упоминала, сплошь и рядом занималась «творческим заимствованием», а то, что было изначально наше – в общем-то, и не приживалось. Наше изобретение – это страхующий ППК-У, вернее, КАП-3, который производился еще с пятидесятых годов прошлого века, а сами принципы работы механического страхующего прибора были заложены еще в конце тридцатых годов. Этот КАП-3, позднее усовершенствованный как раз до ППК-У с измененной шкалой, достаточно долго стоял и ныне стоит на вооружении, и его даже экспортировали за границу.
Конечно легче, безусловно. Но и слайдеры тоже были разные, если бы вы видели конструкцию тогдашних первых слайдеров… Она весьма отличалась от нынешних. Это сейчас слайдер – четыре кольца и прямоугольник ткани между ними, а тогда на нем и отдельный «язык» был пришит, и клапана-карманы на этом «языке»…
Да, когда мы закончили втроём курсы АФФ-инструкторов – помните, может быть, это упоминалось в статье про В.А. Горбунова, как мы ездили в Германию – и вернулись в страну, то первые студенты АФФ, которых у нас было то ли двое, то ли трое, прыгали как раз на «дубах». Плюс мягкие шлемы на инструкторах: тогда по американским методичкам (а Штаты очень жестко блюдут свою систему подготовки) для психологической разгрузки студента инструкторам АФФ крайне не рекомендовалось прыгать в жестких шлемах со стеклами – чтобы студент видел рядом лицо инструктора, а не стекло.
Ну вот в методичке строго «не рекомендовалось». Уже существовали закрытые шлемы с визорами, но со студентами АФФ мы все прыгали в мягких шлемах. Позже у нас появился один студенческий купол, который мы купили у австрийца, работавшего в то время в Москве, и студентам его давали как раз после «дуба». А дальше что делать? На покупку новых студенческих систем за границей денег, естественно, не было, и мы стали шить купола сами. Евгений Груздев, один из нас, трех первых АФФ-инструкторов, шил ранцы тандемной компоновки, где контейнеры и основного, и запасного парашютов находятся за спиной. До этого запаски были, разумеется, сплошь «напузными». А он всё делал сам – шил на машинке ранцы, подвесные системы, ведь в те «переходные» времена не требовалась обязательная сертификация продукции подобного рода. Внутрь мы ставили в качестве запаски круглую З-5, а в качестве основного – ПО-9 серии 2, но уже со слайдером вместо рифовки.
Все эти самоделки я помню в 1992–1993 годах. ППК-У был обязателен.
Конечно, пружинную. Она была одна, большая и мощная – наверное, от ПО-9, потому что на УТ-15 стояли две маленькие медузы. Мы тогда в Волосово занимались внедрением программы обучения «статик лайн». Как я уже говорила, у нас было трое инструкторов АФФ – один завязал со спортом, второй, Женя Груздев, уехал в Дубаи, и я в итоге осталась одна (а в одиночку, сами понимаете, АФФ-инструктором не поработаешь) – вот тогда я и перешла на преподавание статик лайн. Сначала человек отрабатывал «на верёвке» чистое отделение в прогибе, потом он старался сделать имитацию открытия, и только потом ему давали парашют на ручное раскрытие. Наши студенты сразу, «с нуля», прыгали на ПО-9. Не на студенческом специальном парашюте, который прощает множество ошибок, а на спортивном точностном куполе. Тщательно и очень строго учили технике приземления и технике пилотирования, чтобы студент не предпринимал никаких резких маневров и не свалил случайно купол.
Нет, такой не припомню. Я с «Талками» практически не знакома.
